В неделю 5-ю по Пасхе О самаряныне – Ин 4:5–42 (зач. 12):

   Говоря об этом евангельском сюжете, мне хотелось бы сосредоточиться на начальном его фрагменте. Итак: Иисус, устав от жары, сидит у колодца; к колодцу подходит женщина-самарянка – и Иисус обращается к ней с просьбой дать ему воды. Казалось бы, самая заурядная бытовая сценка. Но надо понимать, что Иисус здесь одновременно нарушает несколько правил, которым были призваны следовать добропорядочные иудеи. Во-первых, Он находится с этой женщиной наедине (ученики, как сказано, пошли в город за провизией), что уже выглядит неприлично; во-вторых, Он – мужчина, раввин – первым заговаривает с ней; в-третьих, Он просит пить, не имея собственной посуды и, следовательно, вынужден пользоваться посудой нечестивых самарян. И однако Иисус, как это часто случалось и при иных обстоятельствах, пренебрегает всеми этими писаными и неписаными правилами, видя перед собой живого человека, способного, как Он понимает, откликнуться на проповедь Мессии.

   Эта открытость к общению, эта простота (в хорошем смысле слова) была одной из ярких черт Иисуса. Собственно говоря, иначе Его пастырское служение было бы невозможным: много ли толку, если ты можешь проповедовать на стадионах, но не способен выслушать отдельного человека, ответить на его вопросы, услышать его боль и сомнения?

   В современной Церкви (как, впрочем, и в прошлые века) преемниками Иисуса в Его пастырстве и проповедничестве считаются прежде всего епископы и пресвитеры. Как и Спаситель, священнослужители призваны возвещать Благую весть, заботиться о своей пастве, наставлять ее на пути спасения. Но, как и Иисусу, им нужна для этого открытость и простота. И вот здесь мы сталкиваемся с проблемами.

   Расскажу одну незатейливую историю. Я учился на первом курсе семинарии. Нашим классным наставником был протоиерей Владимир Кучерявый, ныне покойный. Видели мы его очень нечасто (он не преподавал в нашей группе), но на Николу Зимнего он позвал нас в свой храм в Сергиевом Посаде. Вся наша братия поднялась на клирос, на котором мы и провели всю службу. И я до сих пор помню это странное ощущение, когда в конце службы мы спустились с клироса (а он был не на балконе, а просто на небольшом возвышении) – и попали в толпу простых смертных. Это было чувство какого-то смущения и замешательства: зачем они здесь? Почему их так много? Женщины, дети – всё это как-то неудобно и бестолково. Конечно, гораздо лучше стоять отдельно от «народа» на клиросе (а еще лучше – в алтаре, недосягаемым для взгляда и слуха). Заметьте: прошло всего три с половиной месяца от начала учебного года, при этом я не сидел всё это время безвылазно в семинарии – по меньшей мере, я выбирался в Москву сдавать аспирантские экзамены, да, наверное, и по другим поводам случалось покидать стены лавры. И вот – такое отчуждение от «докучливой толпы». А теперь подумайте: что происходит с молодыми людьми, которые проводят в семинарских стенах пять, шесть, восемь лет? Впрочем, долго думать тут не надо, достаточно оглянуться вокруг – и мы увидим молодых пастырей, возлагающих бремена неудобоносимые на своих ближних, от которых они себя давно и надежно отделили.

   Еще одна история. Я еще не был священником, и мы одним моим знакомым иеромонахом, учившимся не только в семинарии-академии, но и в свое время стажировавшимся в Германии, шли на экскурсию в Грановитую палату. Поднимаясь по Троицкому мосту, мы обогнали класс – кажется, это была начальная школа. Увидев священника, учительница воскликнула: «О, дети, подойдите к батюшке, он вас благословит!» Но батюшка-иеромонах ограничился тем, что преподал всем общее благословение и, что-то буркнув, пошел дальше. Увидев разочарование на моем лице, он сказал: «Ну что ж, мне каждого, что ли, надо было благословить отдельно?» Ну да, это, наверное, заняло бы время, потребовало бы каких-то душевных усилий – всё это так. Но дело-то не в этом. А просто многие из нас не умеют общаться с людьми – по крайней мере, не умеют это делать в непривычной обстановке, в нестандартных обстоятельствах. Закрытые учебные заведения, через которые вынужденно проходят почти все священнослужители нашей Церкви, награждают своих выпускников обилием комплексов, одаривают их умением говорить на каком-то суконном «церковном» языке, но вовсе не способствуют тому, чтобы священник (тем более – епископ) мог в простоте и открытости сердца и ума разговаривать с живым человеком, со своим ближним.

   Но если бы речь шла только о священниках. Многие из правоверных мирян также быстро выучивают этот особый церковный язык, устраивают себе особый церковный быт, где всё благолепно и всё на своем месте – иконочки, вербочки, чёточки, фотографии стариц, старцев и старчиков, многочисленные святыньки со всех концов света… Но если к ним обращается кто-то из «внешних» с каким-то важным для себя вопросом, то в большинстве случае получает отнюдь не живую воду Христова учения, а мертвые заученные формулы, которые, как иным кажется, содержат в себе рецепты на все случаи жизни.

   Отцы, братья, сестры! Далеко не о всех из нас люди скажут: его слово – со властью. Но тогда давайте хотя бы не будем бояться простоты! Давайте не будем пренебрегать доброй шуткой! Не устрашимся быть иногда даже смешными и неуклюжими – если, в силу нашего несовершенства, единственной альтернативой здесь является напыщенное самодовольство и одеревенелая самовлюбленность. «Я» – такой же человек, как и «они»: епископ – по отношению к священникам, священник – к мирянам, «церковные» – к «внешним». Мы вдолбили себе в голову, что должны быть учителями для других-прочих. Но лучшее научение – не словом, а делом. А лучшее средство от самообольщения и превозношения – немного самоиронии, толика юродства.

   И если мы не замкнемся в своем учительном монологе, но будем открыты людям, их вопросам, даже их критике и порицаниям – тогда, возможно, в один прекрасный день тот человек, с которым мы когда-то говорили о Христе, станет нашим братом или сестрой в Нем. Но еще лучше, если он (она, они) скажут нам: «Уже не по твоим речам веруем, ибо сами слышали и узнали, что Он истинно Спаситель мира, Христос». Поверьте, это не пренебрежение или неблагодарность, но свидетельство того, что наши слова (и дела) достигли цели. Да поможет нам в этом наш Господь, а также и самарянка, которая, согласно церковному преданию, звалась Фотиной и обратила ко Христу сто рабынь дочери императора Нерона, после чего засвидетельствовала свою веру мученической кончиной.